Ленка-пенка - Страница 41

Толик сразу стал растапливать буржуйку, чтобы начать варить кашу маме. Я отдала той кусочек шоколадки и оставила Толика возиться у плиты, а тётю Люсю —готовить дочь к похоронам, а сама в подавленном настроении пошла в школу. Кушать дрожжевой суп.

Жалко Вареньку.

Ну, а уже ближе к вечеру, часа в четыре, кто-то начал часто барабанить в нашу дверь. Я открыла её, и обнаружила на лестничной площадке Толика. Тот срывающимся от волнения голосом сказал мне, что в наш гастроном привезли продукты. Он сейчас бежит туда и займёт очередь и мне тоже. Быстрее, пока не кончилось!

Нам повезло. Мы отстояли почти два часа, но купили еду! По мясным карточкам давали сушёную рыбу. Одну рыбину с ладонь взрослого мужчины величиной на карточку. А по детским сахарным —по сто пятьдесят граммов соевых конфет. Удалось взять и то и другое.

К сожалению, у Саши больше не детская карточка. Ему двенадцать лет исполнилось, и на декабрь Саше выдали уже карточку иждивенца. А по таким карточкам конфет вчера не давали. Очень обидно. Но Толик купил конфет не только на свою карточку, но и на Варенькину. А потом разделил её конфеты пополам и половину отдал нам.

Всё равно, Вареньке они были больше не нужны…

Глава 30

— …Саш, а я помню, каким он был тогда. У него по углам такие вроде как цветочки были сделаны, а посередине две единички вылеплены. Мне же одиннадцать лет исполнилось.

— А мы с Вовкой тогда тоже тебе подарок сделали на День Рождения. Только ты не заметила ничего.

— Вы? Подарок? Какой ещё подарок? Не ври, не дарили вы ничего.

— Дарили. Говорю же, ты не заметила просто.

— И что же вы подарили мне такого?

— Как, что? Мы с ним за весь день, за всё 9 мая, ни одной пакости не сделали тебе. Это и был наш подарок, поняла?

— Нда. Что ж, спасибо. Знатный подарок.

— Какой смогли. Давай перевернём его? А то неудобно стало.

— Давай. Точно, тут больше.

— Вкуснотища.

— Не говори. Хорошо, что баба Таня забыла про него.

— Угу. А может, она всё же жива? В госпитале где-нибудь.

— Вряд ли. Ты же сам видел, каким почерком последняя запись сделана.

— Да. Ну, а вдруг?

— Не надо, Саш. Я уже поплакала. Не надо.

— Фу, у тебя пальцы керосином воняют. Как ты ешь такими руками?

— Других у меня нет. Устала я, Саш. Не пойду сейчас на колонку. А воды в чайнике только на утро нам осталось, ты выдул всё за день. Нечем руки помыть.

— Хочешь, я тебя покормлю?

— Ты?

— Да. Ты же кормила меня.

— Ты сам то, когда руки мыл в последний раз?

— Давно. Врать не буду, давно. Но у меня они хотя бы не в керосине.

— Ладно, уговорил. Корми. А то действительно какой-то странный привкус во рту. Наверное, это от керосина.

— Тихо, Лен! Сводку передают!

Я полулежу в своей кровати, опираясь о подушку спиной. Рядом, в этой же кровати, Сашка. На коленях у нас, поверх одеяла, лежит грязный противень. Сашка пальцами отковыривает от него засохшие сладкие комочки и попеременно вкладывает их то в свой, то в мой рот. Но сразу мы не глотаем их, конечно. Мы медленно сосём их. Так вкусно!

Сладкие комочки —это всё, что осталось от большого пирога с джемом, который баба Таня испекла в мае на мой последний День Рождения. Я случайно этот противень нашла в самой глубине комода на кухне. Вообще-то, я там спички искала. Со спичками как-то плохо стало. В магазинах пропали они. Не зря дедушка Кондрат советовал спички запасать, ой не зря.

Я так думаю, тогда, в мае, баба Таня, убирая со стола, задвинула противень подальше, намереваясь помыть его на следующий день. Но на следующий день, 10 мая, они с дедушкой приезжали в гости к нам. И остались у нас ночевать. Домой они вернулись лишь вечером воскресенья, 11 мая. Баба Таня, видно, закрутилась, да так про противень и забыла. А сегодня я нашла его. Какое счастье!

Ой, по радио только что передали, наши станцию Войбокало заняли. А это ведь тут, у нас, на Ленинградском фронте! Не только под Москвой наши наступают, у нас тоже! Под Москвой же из Волоколамска фашистов выгнали. Бегут, бегут они, сволочи!

А дедушка Кондрат умер. Сердце не выдержало. Он вечером двенадцатого декабря умер, в тот самый день, что и Вова. Может быть даже, в тот самый час. Радио говорит, пять тысяч трупов сук фашистских насчитали под Войбокало. Ну и правильно. Мало ещё их набили.

Баба Таня письмо мне написала. Вернее, не мне, а родителям. Она не знала, что мамы и папы уже нет в живых. Из этого следует, что папа до них тогда не дошёл. С ним что-то по пути туда случилось. Бедный папочка. Я ведь как чувствовала, так не хотела его отпускать. А он ушёл. С палочкой своей. У него ножка болела, холодно было. Но он пошёл. Суки. Ненавижу!!

Всё нормально, Саш. Это я папу вспомнила. Извини, я больше не буду реветь. Спасибо.

Сашка слезу у меня на щеке заметил. Утешает. Самый вкусный комочек отковырял мне, с кусочком засохшего джема. Добрый он, Сашка. И как я раньше не замечала этого?

Баба Таня тоже умерла, наверное. Только не дома, а где-то на улице. Письмо она в комнате на столе оставила. Знала, что рано или поздно кто-нибудь придёт к ним. Только она маму или папу ждала, письмо для них. Не думала она, что я приду.

Это письмо —что-то вроде завещания. Еды у них никакой не было, но кое-что ценное имелось. Баба Таня прощалась в письме со всеми нами и писала, что очень нас любит. Просила обязательно сберечь Леночку. То есть, меня. И ещё она написала, куда спрятала всё ценное. Только она так это написала, чтобы понять мог лишь кто-то из нас. Вдруг, чужие такое письмо нашли бы? Но я её прекрасно поняла. В каком месте у них в квартире до войны стоял глиняный котёнок, я помнила.