Ленка-пенка - Страница 64

Бидон!! Это… да, это его бидон, я помню! Он всё-таки дошёл до Невы и набрал там воду. Бидон наполовину полон льдом. Вот только донести эту воду до дома он не смог.

Как странно.

Я умирала и прощалась с ним. А он не дошёл. И теперь я жива, а он нет. Как странно. Ведь он был сильнее. Выжить должен был он! Несправедливо.

Подъехала труповозка. Забирают тело. Но сейчас не декабрь 41-го, а конец марта 42-го. Сейчас не складывают покойников как брёвна. Ему прицепили на ногу нанизанную на проволоку дощечку с номером и поинтересовались, не знает ли его кто. Его похоронят не в братской могиле.

Конечно, знаем. Лицо страшно изуродовано смертью, но узнать всё равно можно. И я, и Саша его узнали. Это он. С наших слов женщина записала в тетрадку, где он жил и кто его родители. И даты рождения и смерти записала.

Я дату рождения не знала, а Сашка знал только примерно, один раз приходил к нему на День Рождения. Это во второй половине июля было, точнее он не помнил. Зато я точно знала дату смерти. Он умер 16 декабря, в тот самый день, когда мне людоеды свои страшные котлеты продали. Вот, так его и записали.

Смирнов Валентин Владимирович, 20.07.1930 —16.12.1941…

Глава 43

— …Ну, что там, Лен?

— Погоди. Сейчас. Ага, вот, ещё кое-что видно.

— Чего?

— Пиши. Генерал-майор… атаку… первый ворвался… неразборчиво… комкор… ебучие… не, это не пиши, это он зря.

— Да ладно, Лен, я ж не маленький.

— Всё равно не пиши. Нехорошо. Может, потомки читать будут. А тут такое.

— Хорошо, не стану писать. Ещё видишь чего?

— Эээ… что-то про знамя. А, вынес на себе. Комиссар корпуса —пидо… гм… нехороший человек. Пропусти это.

— Как скажешь.

— Командарм вышел с ними, но его ранили. Его на носилках несли.

— Записал.

— Вот, а начштаба армии погиб точно, Лёнька сам видел, как ему голову оторвало.

— Записал.

— Саш, это кошмар какой-то! Да как он выжил-то?

— Лен, ты же сама приказала ему!

— Чего приказала?

— Не умирать. Не помнишь, что ли, в письме? Вот он и выжил. Ты не разрешила умирать ему, он и выжил.

— Да?

— Да. Это серьёзно. Лен, я бы тоже не погиб после такого письма.

— Дурак. Ой, смотри, куда Ковалёва влезла!

— Где? Блин, свалится же!

— Быстрее, сними её.

— Ага. Ну, я ей сейчас задам!..

Сашка убежал снимать с качелей Женьку с последующим тасканием той за ухо, а я аккуратно сложила и убрала в тумбочку последнее Лёнькино письмо. От Лёньки вчера такое письмо странное пришло. Он давно не писал, месяца полтора. Я уж и волноваться начала. Тем более, что-то там происходило непонятное в районе Харькова, возня какая-то. А ведь Лёнька как раз в тех местах служил примерно, на Брянском фронте он был.

А под Харьковом, насколько я из сводок поняла, нехорошо получилось. Сначала наши наступали на Харьков. Наступали. Продвинулись на 60 километров. Большие трофеи, пленные. Потом наши закреплялись на достигнутых рубежах. Ещё закреплялись. Вели наступательные бои. То есть уже не наступали, а вели наступательные бои. Сводки нужно читать очень внимательно. Опять закреплялись на достигнутых рубежах. А потом бои стали уже оборонительными и даже упорными. Когда же сообщили о героическом сопротивлении, я поняла, что там совсем худо.

В конце мая Совинформбюро передало сводку за месяц. На Харьковском направлении с 12 мая фашисты потеряли убитыми и пленными 90 тысяч человек, наши потери 5 тысяч убитыми и 70 тысяч пропавшими без вести. Я не маленькая дурочка, понимаю, что настоящих цифр нам никто не сообщит. Думаю, немецкие потери можно смело поделить на три, а наши, соответственно, на три умножить. Это что, у нас 200 тысяч пропавших без вести? Двести тысяч?!

Ладно, допустим, у сотрудников Совинформбюро случился острый приступ коллективного безумия и нам сказали чистую правду. Всё равно, как это 70 тысяч пропавших без вести? Это где это могли за две недели пропасть без вести семьдесят тысяч человек, интересно знать?

А вчера вот такое странное письмо пришло от Лёньки. Я, конечно, обрадовалась жутко, раскрыла его, а там… Мамочки, такого я не видела ещё. К тому, что некоторые места в письмах с фронта кто-то замазывает чёрной краской, я привыкла. Да и на письме снаружи обязательно стоит штампик, что оно проверено военной цензурой. Но это письмо… это что-то. В этом письме чёрной краской было замазано две трети текста. Всё письмо в краске!

Что же такое секретное там написал Лёнька? Какие такие секреты военные он мог знать, ведь он простой механик-водитель. Хотя нет, уже не простой. Теперь Лёнька —младший сержант и командир танка! И он уже не на Брянском фронте служит, а на Юго-Западном. Во как!

О том, что Лёньке доверили танком командовать и о его переводе на другой фронт, в незамазанной части письма было написано, это цензор секретным не посчитал. Ещё там было написано о том, что у Лёньки теперь новый танк, тоже Т-34, и новый экипаж. Что случилось со старым танком и старым экипажем неизвестно. А новый экипаж полностью из свежего набора, совершенно необстрелянный. Особенно Лёнька недоволен был Стёпкой, своим механиком-водителем. Пишет, что этот Стёпка зелёный, как огурец и тупой, как пьяный бабуин. Ему всё приходится объяснять, показывать и чуть ли не сопли подтирать. Лёнька весь исплевался, от водителя ведь очень многое в бою зависит.

Но что же там произошло-то под Харьковом, почему писем так долго не было и куда делся старый Лёнькин танк? После того, как наши вместо наступления начали оказывать немцам героическое сопротивление на Харьковском направлении прошло несколько дней, и само Харьковское направление из сводок пропало. Зато появились Белгородское и Курское направления. Потом наши оставили Севастополь, подбили «Тирпиц» двумя торпедами, а оборонительные бои почему-то стали вестись уже на подступах к Воронежу. Про Харьков никто не вспоминал, он далеко в тылу у немцев остался.